У Щукина ярко выражена была склонность к неожиданным уподоблениям, сближению вещей далеких, соединению несоединимых.
Безошибочным чутьем он распознавал в необъятном океане искусства всех веков пусть и несравненно более великих, но родственных себе художников.
Не потому ли он так любил прозу Гоголя, Гофмана, Достоевского, живопись Босха и Гойи, Домье и Руо, Шагала и Врубеля, Сапунова и Судейкина - людей, прозревших под зримой материальной оболочкой потаенную сверхреальную сущность?
Не потому ли такой притягательной силой обладали для чего всевозможные образцы изобразительного фольклора? Разыскивать повсюду народные игрушки и восточные маски, лубочные картинки и расписные подносы вела его не страсть коллекционера. В полыхающем узорочье кувшинов и свистулек, в лихих коньках, фигурках чудных зверей и румяных красавиц покоряли откровенная щедрость фантазии, чистота естественности, безоглядная вера мастеров в жизненность своих созданий, начисто исключавшая бесстрастность созерцания. Щукина влекли трагические и комические стороны жизни, стихия мудрой простонародной культуры, манили таинственные кулисы театра.
<<<Оглавление>>>